Таня Гроттер и колодец Посейдона - Страница 34

– Не вылезу! – пискляво отвечали из-под дивана.

– Я тебя шпагой нашарю!

– Не нашаришь! Так и буду сидеть в своей норке! Сам с собой разговаривай, братик! – снова ответили из задиванья.

В комнату вошла тетя Нинель. Она бережно несла тарелку, на которой лежала отварная курица. Курица была так обсыпана петрушкой, что казалась небритой. Кроме того, в спине у курицы злодейски торчала двузубая вилка.

– Германчик, стоит ли так переживать? Эдуард Хаврон утверждает, что переживающий человек без сахара поедает свои нервы, – промурлыкала тетя Нинель.

– Перестань цитировать этого идиота! Я его прикончу! – сквозь зубы процедил председатель В.А.М.П.И.Р.

– Хорошо, Германчик, не буду!.. Кстати, я не рассказывала? Эдуард Хаврон говорит, что он не боится смерти, а боится безденежья. И еще он говорит, что мой большой вес – это не наказание, а награда за голод в прошлой реинкарнации, – как зомби, откликнулась тетя Нинель.

– А-а-а-а! Еще одно упоминание о Хавроне, и следующая реинкарнация наступит для него уже завтра! Я гарантирую!

– Герман, не угрожай! Это низко. Мальчик – круглый сирота. У него нет ни мамы, ни папы! А у твоей секретарши есть родители? Хотя, судя по уровню ее интеллекта, ее только вчера сняли с горшка! – решительно сказала тетя Нинель.

Она села в кресло и, уставившись на тарелку, убежденно забубнила:

– Курица, твоя биологическая энергия перетекает в меня! Ты отдаешь ее мне без остатка! Я становлюсь сильнее, активнее, моя кожа молодеет! Отдай же мне все без остатка, курица, без обиды и зависти, и в следующем своем рождении в награду за свое великодушие ты родишься китом!

Дурнев раздраженно уставился на жену. Тете Нинель стало неуютно в кресле.

– В чем дело, Герман? Отвернись! Ты портишь мне биополе! Эдичка Хаврон называет это эстетическим насыщением. Хотя нет… Эстетическое насыщение – это когда просто смотришь глазами на красиво приготовленную еду. То, что я делаю сейчас, – биологический энергозабор. Мы с Айседоркой и с Эдичкой ели так молочного поросенка. Поросенка съел Эдичка, а всю его энергию забрали мы с Айседорой.

– Слопал поросенка? Один?

Тетя Нинель потвердила этот факт кивком.

– Эдичка был так любезен, что вместе с поросенком потребил твою, Германчик, черную зависть, которая отравляла мне жизнь. Он мне так и сказал.

– КАК? – растерялся Дурнев.

– Да-да, Германчик, не спорь! Все эти годы ты завидовал, что я такая большая, такая цветущая, а ты тощенький и зеленый, как дохлый крокодил. Ты скрыто комплексовал, ты расстреливал меня энергией своей черной зависти, и я стала набирать вес!

– Жрать надо меньше!

– Еда тут ни при чем. Я толстела, потому что мой организм только весом мог защититься от твоей вампирской ненасытности! Это ты сделал из меня динозавра!..

Тетя Нинель всхлипнула и, жалея себя, смахнула с глаза невидимую миру слезу. В кулаке у нее была зажата куриная ножка. Дурнев растерянно остановился рядом, переминаясь с ноги на ногу. От женских слез он всегда приходил в то же состояние, что и большая собака, а именно совершенно терялся. Ему хотелось выть и бегать вокруг.

Тетя Нинель некоторое время зорко наблюдала за ним, прикрываясь куриной ножкой, а потом сказала уже обычным деловым голосом:

– Герман! Принеси кетчуп! Только умоляю, не тот, что с красной крышкой! Какой дурак вообще его купил? (Кетчуп купил, разумеется, дядя Герман.) И вообще больше не вздумай следить за нами с Айседоркой, когда мы едем в «Дамские пальчики»!

– Откуда ты знаешь? – изумился Дурнев. Он был так удивлен, что даже не стал отрицать.

– Только у тебя, мой сладкий, могло хватить ума следить за кем-то на машине с мигалкой!.. Ты куда, Герман?! Ты что задумал?

Дурнев отправился к шкафу, порылся и выудил шпагу графа Дракулы. Не понимая, что он собирается делать, тетя Нинель поежилась и сбегала в кухню за сковородкой. Однако у дяди Германа были иные планы. Он лег животом на пол и стал шарить шпагой под диваном.

– Эй ты! Ну что, теперь вылезешь? А говорил: не достану! – спросил он с торжеством.

Халявий пискнул от ужаса.

– Герман, не вынуждай меня! У меня твоя такса! Вот смотри, я сейчас дерну ее за хвост и она заскулит!.. Эй, скули, кому сказал, упрямая животина!.. Не смей кусаться! Ай, дура-собака, отпусти палец! Щас в волка превращусь!..

Дурнев энергично кольнул шпагой. Халявий заохал.

– Ты что, братик, контуженый? Все, вылезаю, вылезаю!

Оборотень выбрался из-под дивана и виноватым сусликом застыл посреди комнаты. На пятке у него висела недовольная такса Полтора Километра. После двухдневного загула, сопровождавшегося преступной продажей бразильским туристам золотого зонтика, Халявий выглядел опухшим. Под глазом полыхал фонарь – последствие драки с охранниками клуба «Тринадцать попугайчиков», попытавшимися завернуть Халявия на фэйс-контроле.

– Мое терпение подошло к концу! Самое меньшее, что ты заслужил, – навеки вернуть тебя в Трансильванию, – сказал Дурнев.

– Только не это, братик! Ты не можешь так со мной поступить! Эти примитивные вампиры совершенно не моего круга! – замотал головой Халявий.

Дурнев, однако, так не считал.

– Это меня не волнует! Если ты надеешься и дальше портить нам жизнь, тебе придется это заслужить!..

– Как заслужить, Германчик? Хочешь, станцую тебе чего-нибудь, а, Дягилев? – с надеждой спросил Халявий.

– Я и сам себе станцую… И не прикидывайся психом! Прямо сейчас ты отправишься в Трасильванию и выведаешь, почему Малюта уверен, что вскоре вампиры захватят Тибидохс, – твердо сказал дядя Герман.