– Но зачем? – спросил Ванька.
– Не будь идеалистом. Во взрослом мире нет снисхождения. Никому никого не жалко. Если у государства появляется шанс пнуть соседа и не получить сдачи, оно немедленно это делает. А там уж пущай контора пишет – маграль, нарушение магократии и всякие прочие феньки.
– А Лысую Гору нельзя попросить о помощи? Она же наша? – озабоченно поинтересовалась Ритка.
– Не-а, опять нельзя. Сарданапал с Лысой Горой никогда особенно не ладил. Там ошивается всякий сброд – ведьмаки, оборотни, вампиры и прочие политические трупы разной степени давности. При Сарданапале и Древнире нежить отваживалась рыскать только в подвалах. Попроси мы помощи у Лысой Горы – нежить будет везде, даже в Большой Башне. Преподами у нас будут ведьмаки и мертвяки, а директрисой Грызианка Припятская, – перебив Ягуна, категорично сказал Жикин.
Ягун покосился на него с уважением.
– Здраво, очень здраво, мамочка моя бабуся! Молодец, Жикин! Именно так все и будет! Грызианка – директриса, Вий – завуч, а преподы – мертвяки седьмого созыва, которые на уроках придерживают язык пальцем, чтобы не отвалился… Жорка, ты столько лет таил в себе глубины мудрости, что теперь мы в них просто тонем!
Жикин покраснел и кинул быстрый взгляд на Лену Свеколт.
– Ерунда! Кто-нибудь сходите в магпункт за… э-э… Шурасиком. А то он там один-одинешенек, – сказал он.
– Перезанимался. Помнит, что кем-то был, а кем – не помнит. Говорил я этому ботанику: не перенапрягай мозги! – фыркнул Семь-Пень-Дыр.
Таня подошла к Ягуну и встала в пятно света. Ее отражение мелькнуло в полировке стола академика и переместилось на щит Древнира. Десяток пар глаз выжидательно уставились на нее.
– Нам, старшекурсникам, придется все делать самим… Самим преподавать, самим следить за мелкими, самим, без Соловья, готовиться к матчу с невидимками. В общем, наше время пришло, – сказала Таня.
– Матч с невидимками? Ты думаешь, его не отменят? – спросил Ванька.
– Почему его должны отменить? Отказаться – это во всеуслышание заявить, что с Тибидохсом что-то неладно. Надо готовиться и ставить невидимок на место, – сказала Таня.
– Опять же Гурочка Пупперчик приедет. Если Гардарика его пропустит, – провоцирующе проговорила Пипа, взглянув на Бульонова.
На лице у Генки мелькнуло робкое и затравленное желание написать Пупперу некролог.
– Гроттерша права. Надо разобраться с невидимками – пусть даже это будет последний матч нашей команды! – решительно сказал Семь-Пень-Дыр.
Склепова перестала разглядывать свои ногти:
– Значит, Танька, ты говоришь, мы теперь преподаватели? Нельзя же оставлять всю эту мелочь без руководства. Недурно! Тогда и одеться надо соответственно! У кого-нибудь есть блестящие идеи или вы позволите красивой девушке ломать по пустякам свою очаровательную голову?
– У меня есть идея! – пробасил вдруг Гломов.
Поманив за собой Гробыню, Пипу и Риту Шито-Крыто, Гуня мягкими шагами, неожиданными у человека его габаритов, исчез в коридоре, ведущем к преподавательским комнатам.
Через полчаса они вернулись. Гробыня была в красном открытом платье Медузии. Пипа, не удержавшись, надела обнаруженный в шкафу у Поклепа камзол и перепоясалась синим шарфом. Шито-Крыто, облаченная в плащ Великой Зуби, держала в руках целый пук одежды. Сверху лежала шпага маршала Даву, которую Таня узнала по инкрустированной мелкими бриллиантами рукояти. Это была вещь из берлоги преподавателя ветеринарной магии.
– Одевайтесь! Здесь на всех хватит! – решительно сказала Шито-Крыто, бросая все на диван.
– Гломов, ты в курсе, что ты мародер? – спросила Таня.
Гуня, облаченный в громадные рыжие сапоги, обнаруженные в сундуке Тарараха – об их существовании наверняка не помнил и сам питекантроп, любивший ходить босиком, – что-то довольно промычал и повернулся к Тане своим правым, абсолютно зеленым ухом.
– Охранная магия, однако. А мародером меня уже обзывали однажды! – похвастался он.
– Кто обзывал-то?
– Гы! – сказал Гуня. – Моя мама и обозвала! Года два назад, когда я домой на каникулы ездил. Типа заглянул я в магазинчик торт купить, встреча, значит, то-се, а денег лопухоидных на подарок нету… Стою, тупо смотрю на сахарные, очень белые зубы продавца, размышляю, как быть. А тут продавец ко мне придвигается и шепотом: «Берите бесплатно, не сомневайтесь!» – «Как это?» – не понял я. «А так, – говорит продавец. – Я уже однажды встречал человека, который точно так же смотрел на мои зубы. Это было вечером в тихом зеленом сквере, где чудно пели соловьи. Что было дальше, я не помню. Я очнулся на заплеванном асфальте. Бумажник исчез. А соловьи пели все так же чудно… Так что берите торт и поскорее уходите!» Я взял торт и ушел тихо и мирно, а потом мамаша обозвала меня мародером. Прикол, да?
Портьеры раздулись. Из ангара на драконбольном поле донесся низкий, полный тоски рык Гоярына.
Дядя Герман ждал, ждал и еще чуть-чуть ждал. Он мерил квартиру шагами. Он пинал ботфортами стулья. Он срубал шпагой Дракулы листья у веерной пальмы. Он накричал в два сотовых и один городской телефон. Он расшиб кулак о холодильник, имевший наглость зацепить его углом.
Тетя Нинель, прижимая к груди таксу, наблюдала за метаниями мужа с дивана.
– Тебя что, не волнует, где сейчас Пипа? Не волнует, что мы не можем с ней связаться? – кричал Дурнев.
– Герман, я интуитивно чувствую, что с Пипой все в порядке, – примирительно отвечала тетя Нинель.
– Плевал я на твою интуицию с Останкинской башни!.. Женщина – существо жестокое. Ты когда-нибудь обращала внимание, как вы, женщины, давите тараканов? А мух? Двадцать ударов тапкой по заведомо мертвой мухе – это уже садизм!